Класть печи — это просто. Нужно только понять несколько базовых вещей, вникнуть в подробности технологии и немного попрактиковаться.

Почему я уверен, что сделать печь самому совсем не сложно? Причём такую печь, которая потом много лет будет служить вам верой и правдой и согревать вашу жизнь и снаружи, и внутри? Сейчас расскажу. Когда-то в самом начале Перестройки, я купил себе старенький дом в заброшенной владимирской деревеньке. Печка там совсем развалилась, пол просел, нижние венцы подгнили. Пришлось взяться за серьёзный ремонт. В итоге от старого дома остались только стены, потолок и крыша. А под домом котлован, над которым на четырёх пеньках, как на курьих ножках, высилось моё детище — точнее то, что осталось от купленного дома, изрядно освобождённого от всего гнилого, рухнувшего и непотребного.

Ну за лето этот полуфабрикат удалось привести в Божий вид, подвести два венца снизу, определив их на новый бетонный фундамент, невысокий, но добротный, протесать прочные половые лаги, подшить снизу чёрный пол и засыпать его шлаком, весной бросить чистовой пол, а осенью, после его основательной просушки, окончательно сплотить. Подвести под лаги массивный бетонный фундамент в том месте, где планировалась новая печь.

Ну и подошла пора браться за саму печь, осмыслением которой я занимался всё лето. В этих местах обогревался народ традиционно русскими печами и маленькими печурками, которые тут зовутся «лежанками», видимо потому, что клали их обычно прямо на пол, как правило возле русской печи, а их железный дымоход выводили через основной дымоход русской печи. В особенно холодные поры лежанкой догревали помещение, когда не хватало тепла от русской.

На ту пору в деревне жителей практически не осталось — всего несколько жилых домов, или «дымов», которые в отличие от нежилых, брошенных или оставленных на зиму, хорошо опознавались по дыму из труды, заметному издалека. Так и отслеживали обитателей: есть дым, значит дом жилой-живой, нет дыма — дом в зимней спячке или на вечном покое.

А надо сказать, что покупали мы дом с приятелем. Он себе — я себе. Я-то взял обычную деревенскую избу, а он на бывший деревенский клуб позарился. Огромный сруб десять на восемь, да с прирубленной ещё кинобудкой метров на10 квадратных. Словом, солидная хоромина.

Ну и первым делом он привёл в порядок эту самую кинобудку — на весь-то клуб сил и средств нужно было слишком много. А в ту перестроечную пору как-то со средствами у всех было не ахти. Ну а как устроил он жильё, нашёл местного печника, который ему небольшую печурку и сложил на скорую руку.

Весёлый был мужичок, контактный, и непьющий к тому же — что было тогда большой редкостью. Пили все, с кем мне приходилось пересекаться. То ли мне тогда так везло. Я даже думал подаваться оттуда, потому как был кране озадачен этим обстоятельством. И хотя сам всю жизнь по стране проездил и всякого повидал, но здесь даже меня пробрало. Вот, думаю, попался — заповедник какой-то отстоя. Правда позже эти чары развеялись, и я стал встречать других людей, толковых, непьющих, работящих, думающих не только о том, где бы бутылку отхватить, да политуру выжрать.

Ну а этот местный печник мне понравился. Думал поначалу к нему тоже обратиться за помощью и сложить печь. Думал, да передумал. И вот почему.

Друг мой, Володя, бывал в деревне короткими наездами, так как работой был привязан к городу — в институте преподавал. Я же был вольной пташкой, покинувшей тёплую клетку работника за несколько лет до начала Перестройки. Ушёл в свободное плавание, так сказать. Пора это была такая протестная. В воздухе хотя ещё и не витало никаких социальных потрясений и серьёзных перемен, но душа у многих уже рвалась на волю из тисков и кабалы старой советской системы. Очень не хотелось исполнять свой долг перед Партией и Правительством, рулившим советский корабль в непонятно какие дали и перспективы.

Многим мыслилось уже иное, и потому каждый, почуявший этот зов свободы и независимости, начинал выпутываться из плотных тенёт советского образа жизни и образа мысли. Уходили в дворники, собирались в бригады шабашников и работали сдельно и сезонно — благо Советской стране всё время нужно было что-то где-то строить и перестраивать. Помню, после окончания Университета месяц работал на каком-то индустриальном гиганте в Новом Осколе под Белгородом — наша бригада студентов красила цеха за приличные по тем временам деньги. Чуть позже друг научил шить модные куртки-варёнки, за которыми тогда все гонялись. Доходный был промысел. И уже повеяло настоящими переменами. Наступило предвестие Перестройки — эпоха пирожковых и кооперативов. Словом спасались кто как мог.

Ну а когда грянула Перестройка и вольница разлилась по стране, я уже был, что называется, на коне и знал, как самому свою жизнь выстраивать. Потому и в деревне бывать мог столько, сколько было нужно. Просидел всё лето, многое наладил. Но, главное, понял, что печь буду класть сам. Потому что, пожив с новой печью своего друга Володи, (он меня пустил туда жить, поскольку больше жить просто было негде — у меня-то был ещё не дом, но стройка и котлован — что твой Платонов!), несколько разуверился я в мастерстве местных умельцев.

Ну, пожил я с печкой его, прочувствовал её и решил — буду сам учиться класть. А всё оттого, что буквально через неделю-другую её работы, она основательно треснула — в аккурат от угла до угла по всей стенке прошла хорошая трещина. Конечно я теперь понимаю, что это пустяк — подмазал за пять минут и опять как новая. Но тогда это меня сильно напрягло. Вот, думаю, всё оттого, что другой клал. И лишний раз убедился, что лучше, чем ты сам, для тебя никто не сделает. Так я решил стать печником.